Два дня - Страница 6

— Да, войны больше не будет! — продолжал вздыхать Шафира. — А моё сбережение совсем уже приходит к концу. Последний червонец разменял, и из него осталось всего рубль тридцать копеек. А что будет дальше — не знаю. Вот курс оканчиваю, а для чего — право, не могу сказать.

— Как для чего? будете ветеринарным врачом.

— Где? У кого? А вы забыли, что я еврей, и что евреям-ветеринарам не дают казённых мест. Прикажете надеяться на земство — но наше земство не больно охоче до ветеринарных врачей.

— А что вам стоит принять христианство?

— О, это очень дорого стоит! С одной стороны презрение за ренегатство, с другой — вечное глумление, вечная насмешливая улыбка… Вы не забывайте, что тот круг, с которым я связан кровью, стоит на первобытной ступени развития, он зверски фанатичен и умеет также сильно презирать ренегатство, как любить своих… Нет, я не могу этого сделать. Ну-с, — продолжал он, помолчав, — что же вы намерены сделать с вашими шестью рублями?

Я начал основательно высчитывать ему и, к своему ужасу, увидел, что за всеми мелкими расходами нам решительно ничего не остаётся на обед.

— Э, ничего, пустяки! — утешал меня Шафира. — Вот кстати и я возвращусь к своему обычному образу жизни.

И он начал с любовью вспоминать всевозможные случаи из той долголетней поры, когда он обедал только по праздникам. В этих разговорах мы не заметили, как прошло время, и Каллистрат Иванович возвратился. С ним вместе пришёл и Забаров, которого он встретил на улице и пригласил полюбоваться моим костюмом. Каллистрат Иванович был в восторге, лицо его сияло.

— Во первых, у Грубера я получил «sufficit» , - объяснил он, — и во вторых, сейчас отправляюсь на урок.

— На урок? — переспросили мы все в один голос.

— Да-с, на урок, а вы как думали? Да ещё какой урок! — торжественно продолжал Каллистрат Иванович. — Сейчас же нужно составить приличный костюм.

Началось генеральное переодевание. Забаров должен был пожертвовать своими брюками, Шафира сюртуком. Кое-как приспособили галстук и другие принадлежности. Каллистрат Иванович был отправлен на урок. Гости, внезапно оставшиеся в полукостюмах, вместе со мной с нетерпением ждали его возвращения. Прошли часа два, послышался нетерпеливый звонок, и мой сожитель с шумом вбежал в комнату.

— Храбрость города берёт, а я взял город! Поздравьте, господа!

Мы поздравили.

— Где ж твой город?

— Он здесь! — ответил Каллистрат Иванович, показывая на сжатый кулак. — Много перенёс я страху, — это правда. Однако — всё по порядку. Прихожу по адресу — батюшки-святы! Швейцар в такой ливрее, что я его принял за египетского жреца, посмотрел он на меня грозно: «Кого, говорит, вам нужно?» Очевидно, мой внешний вид не позволял ему думать, чтобы мне там кого-нибудь было нужно. Я прочитал ему по записке. Он как будто удивился, однако, снисходительно показал. Иду по лестнице и не знаю — идти ли мне по ковру, или так, сбоку, ковёр — прелесть, что такое! Я бы не прочь из него костюм сделать — такой хороший. Звоню. Выходит маленький господин в сером пиджаке с серыми бакенбардами, с серыми маленькими глазками и выбритым подбородком. «Кого?» — спрашивает. Я вижу, что не лакей. «Я, — говорю, — по рекомендации такого-то»… Тут я вспомнил, что повара тоже являются с рекомендациями и прибавил: «Учитель». Как сказал я это слово, лицо маленького господина выразило такую радость, словно ему подарили миллион. «Ах, очень приятно познакомиться! Я ждал вас, а потому вот, как видите, сам даже вышел отпереть дверь!» Помог даже мне повесить плед. «По пледу узнаю, что вы истинный студент. Хаживали, хаживали и мы когда-то в пледах!» Он даже вздохнул: «Ах, было время! А знаете ли, я всегда находил, что плед — это самое удобное одеяние для зимы! Право». — «Но теперь ты нашёл более удобное, понимаю!» — подумал я и ждал, в какое святилище введут меня. «Пожалуйте, говорит, в мой кабинет». Пожаловали. Чёрт знает, чего только не оказалось в этом кабинете, но, господа, ей-Богу не могу сказать вам, что именно там оказалось, потому что многому не знаю ни названия, ни назначения. Тут я пригляделся к моему патрону. Несмотря на свой маленький рост, он довольно величествен, голову держит на подобие льва, так что лицо принимает чуть не горизонтальное положение: довольно плотен, хотя не толст, волос на голове носит очень мало… Отрекомендовался, домовладелец и гласный, фамилия какая-то знакомая, часто встречал в фельетонах. «Вы университетский?» — «Нет, — говорю, — медик». — «А-а!» — многозначительно произнёс домовладелец, и лицо его на минуту омрачилось, но сейчас же отошло. «Беспокойный народ — эти медики, впрочем, я вижу, что вы хороший человек!» Поблагодарил. Приглашают садиться. Я со всего размаху в кресло, которое оказалось до того мягким, что я совсем утонул в нём. Мне показалось, что я не так сел, как следует; но когда я увидел хозяина, также утонувшего в своём кресле, сомнения прошли. Патрон оказался красноречивым. Он говорил полчаса без умолку. Существенного, правда, мало: он очень любит студентов, сам был студентом, но у него благоразумие всегда брало перевес, он смотрит на многое сквозь пальцы, ибо молодость, горячая кровь и прочее. К «Московским Ведомостям» относится с презрением, ибо это камень, стоящий поперёк дороги истинным гуманным деятелям, но с удовольствием читает «Голос» и даже иногда помещает там свои маленькие грешки. Я решил приступить к делу и заговорил о цели моего посещения. «А, это пустяки! Мы, без сомнения, сойдёмся. Условия у меня хорошие, работы немного»… Всё это оказалось верно, и я поднялся с места, чтобы раскланяться. Мой патрон также поднялся и объявил, что всегда готов служить мне всей душой, напомнил ещё раз о своей любви к молодёжи. Я принял это к сведению. «Не можете ли, говорю, дать мне вперёд часть моего жалованья?» Патрона очевидно удивила такая бесцеремонность, да и в самом деле это, кажется, неприлично, — сразу, по первому знакомству, просить денег, да ещё за будущий труд. Ну, скривился, а всё-таки говорит: «С удовольствием, очень рад служить!» — и дал. Не дать нельзя было, потому что перед тем больно уж рассыпался в уверениях. Притом же он человек, очевидно, добрый, и моя просьба только немножко шокировала его. Заниматься с маленьким сыном, работы мало. А вот и город!